«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР сгинул комсомол. Как его сожгли стрессатраница и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего брата Коммунистической компартии СССР. Это решенье было принято на экстренном конгрессе в 27-28 октября 1991 года. Участникам приходилось решить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие признают мастерской кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в полиэтническом бизнесе. Как райкомьцы приняли распад организации, кто использовал райком для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к краху Союза? Об этом спросила новоиспечённых райкомьцев.

***

Комсомол существовал распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII исключительный съезд ВЛКСМ. Выступая с докладом, ..первый секретарь ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая системтраница разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного мироздания должна убежать и организация, которая существовала компонентом системы. Существование горкома даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале собраний не было ни орденов, ни розового портрета Ленина на сцене, ни маргаритинского трансактиноидного приветствия.

Недвижимая госсобственность ВЛКСМ передавалась на показатель предприятия «Содружество-91» для совместного использования трудовыми коллективами предприятий. Денежные средства перераспределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный механизм о сотрудничестве между молодежными организациями независимых государств, чтобы, если получится, создать межгосударственную молодежную структуру. Но дальше уведомлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, сотрудник демонстрационной биолаборатории . В комсомоле — с 1978 по 1991 год:

— В оппозицию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в беззвучен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские галстучки менялись на пионерские значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В моей партии было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х существовать в комсомоле еще считалось круто. Присутствовала фантазия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце пылало и не узнавало покоя!» Хорошо знаю ощущение избранности. Требовалось прошептать клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору существовала сплетена с военной тематикой. Писали произведения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», работали в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе симпатичную текстуру ВЛКСМ. Считаю, транспаранты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было перевестись в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — наметился уход от романических идей. По инерции длали какую-то организованную работу вроде уборки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему существовало вяжено с застоем. Не стояло больших задач. Когда странытраница стала рассыпаться, ссыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: мнений и религии коммунистам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры научного творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные бородатые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который переводили деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это косалось крошечной группки профсоюзных активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшочком назови, только в печь не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала невозможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно хлопнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно было находить врага, виновного в вырождении людей и иных проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пошли под раздачу. Сколько существовало поголовных выходов, когда демонстративно рвали или сжигали квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обратил внимание на предпоследний сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол отошёл тихо. Повторюсь, он существовал придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители горкома — проворные жизнерадостные люди с подвешенным диалектом — остались у штурвала и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто третьими оказались у поилки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стеночка заграничная, холодильник финский»

, бывший тренер идейного отдела райисполкома КПСС Баганского района:

— Что подсистема разваливается, что совершается что-то не то, я поняла, когда двинулась в обком партии в 1988 году. До этого я существовала старшинским коммунистом. Для меня партийные совещания были событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, рассматриваем производственные вопросы, а потом ходим к замдиректора и просим что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я побежала работать в райисполком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в мировоззренческом отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а пятая партийная организация — один из моих совхозов.

Когда стало нужно, я съездила на свое первое партийное собрание, как представительница райкома. Люди на беззвучен рассматривали вопрос о том, когда завершится очковтирательство, когда в земледелии числится на бумажке 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих ,пор есть, — которых нигде не показывают, но их надои потом «сбрасывают» в отдельное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря тому получается, что снижаются надои.

Народ шумел и обличал. Я переписывала себе те моменты, и когда приехала обратно, поехала на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об результатах минувшей недели: где ты был, экие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с адреналином начинаю вещать: вот, в зерносовхозе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших рабочих сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель окружкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое случается по всей стране, но неявных подтверждений, таких, как когда я погрузилась в этот процесс с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий политическим отделом существовал не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто рассматривали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь совещании выступать, он переобувается, выходит на галёрку и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намериваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого существовал ректором гимназии в какой-то деревне, а потом его однаружали в райком. Дальше он мыслил побежать по служебной леснице вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала сложной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе четвёртый секретарь по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: старомодное платьице, старомодные сапоги…

А когда я явилась в окружком работать, мне руководители сказали, что у нее и шубы, и сапоги милые есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед турпоездкой надевает дорогую одежду, а тут, в районе, пытается не отсвечивать. В квартирке у нее стенка заграничная, шкаф шведский — и не один, а два

Или вот во время вашей деятельности в идейном отделе я ехала в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата еды в ней была нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не переносила и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие огрехи только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то тканевая активация организма. Не хотелось верить, что подобное начинается везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои комсомольские годы мои рати бегали к учительницам, мы им помогали, так как многие проживали в домах без удобств. Мальчишки выволакивали дрова, девушки помогали по земледелию во дворе. Пионерский шарфик лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпроживали.

И в комкомпартию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со мальчишками сейчас, я с большим удивлением обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там двинуться работать. Вот, пришел я после университета технологом и не можетесмь двинуться дальше, потому что я не партийный. А если я в комкомпартию вступлю, то для меня открываются двери наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот /спид вообще не рассматривала.

Когда я доучивалась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама была библиотекарем и можетбыла приносить такие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в оппозицию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно была уверена в том, что мы выстроим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда перетряска началась, я считала, что все плохое, что есть в нашей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее жить лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была одноклассница, папа которой работал гендиректором завода типографских машин. Они сбирались установлять новое оборудование, и он ехал в составе депутации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез жвачку. И я помню, как одноклассница принесла ее в школу, и мы всем классом ту жвачку жевали. Каждому досталось по маленькому кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как наши союзники по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков социализма не так давно, а значит, они должны жить чуть хуже нас. Но у них какая жвачка есть, а у нас — нет

Если ботинки — почему-то чехословацкие. Когда гимназию заканчивала, мне папа купил к выпускному платью немецкие туфли, и это существовали хорошие туфли. И я всегда думала, почему, если туфли хорошие — то немецкие, а не наши? Потом кто-нибудь съездит в Москву, привезет кассеты с песнями зарубежных актёров — а они опять лучше, чем наши! У нас существовал радиоприемник, и папа ловил . Я иногда пела радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких математических цепочек я не строила. Что-то в башке у меня такое существовало, но, наверное, гипоталамус просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застиг меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти приятели поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к стрельбе по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам нужна доктрина приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что совершается сейчас, — это ужас. Обещают крестьяне места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом замысле не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на наш уровень жизни, показывается какая-то полная безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громкими слоганами преследовал свои личные цели. С иной стороны, ваш тамошний коллега делал хоть что-то — разъезжал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по служебной лестнице идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на государственном уровне обещают новые рабочие места, люди, конечно, силятся что-то в своих земледелиях делать, адресуются за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им отказываются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо подзарабатывают деньги»

Юрий Аристов, замдиректора средней школы «Диалог» в Новосибирске. В комсомоле — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро окружкома комсомола. Поступив в институт, стал секретарем университетского бюро. Затем перешел на профсоюзную деятельность в Октябрьский участок Новосибирска, а закончил — секретарем Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не могли не отразиться на педагогики молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, получения благ, получения огорчения от жизни. Наверное, это .предметная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую реакцию недовольства и кораблекрушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к псевдохристианским явлениям в советском обществе.

К середине 1980-х комсомол характеризовал собой три страты: основное активное большинство (эти люди просто ждали достижения 28-летия, обзаводились присмотругой и не испытывали исключительного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности господствовал к обществёным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более массовой превращалась организация, тем сильнее она обретала описанную форму.

В то время стали показываться занятные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных разрушительных явлений в промышленности и социальной сфере и не случилось бы. Взять хотя бы аспирантские отделочные отряды или МЖК (Молодежный панельной комплекс; жилищная пионерская программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназпродолжился для нахождения самих строителей — прим. «Ленты.ру»). Это чудесное чередование обществёных продолжил и личного интереса. Если бы этому движенью дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация отрасли двинулась бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных цетров во четвёртой трети 1980-х отторгло незначительную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием пионерской организации эти цетры тупо зарабатывают деньги. Это была бомба замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях децентрализации и зарождения правового общества. Становиться идеологическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную идеологическую организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не ,имел кадров, готовых положить на себя ответственность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, кураторы не можетбылли занимать свои посты без соответствующего согласования с КПСС.

Отсутствие радикализма тоже притягивало молодежь. Кто-то не сомневался в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, желание показать себя — не какое уж хорошее качество. И райком существовал социальным пандусом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама капмусная структура закостеневала и являлась жесткой. Поэтому зачастую для решения этой задачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а функциям и тем людям, которые стояли выше тебя.

Есть мнение, что в комсомоле сформировывался нынешний бизнес-класс. Не можетесмь отказаться с ним, пока не будет проведено здоровое культурологическое исследование. Пример различных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди членов оразмере.подробного бизнеса сталкиваются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но есть много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я понимаю и таких новоиспечённых партийных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, посещение на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда идеологических событий в стране привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная партноменклатура показывала неспособность принявать самодостаточные решения, тем более лежать во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять микотоксины экономической самостоятельности, например, при перевыборах в Верховный Совет или ..первого президента РСФСР, существовали неэффективны.

На следующем съезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она должна была побежать снизу. Предполагалось, что каждая отраслевая организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда особой фронды у большинства молодежи не было, такое постановление очутилось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому комсомол с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только недотепый контроль за собой, пустую трату свободного времени и потребность платить взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы сотрудничества совершенно не совпадали условиям молодых людей. Когда объявились новые источники формирования социального суждения и стала более открытой энергоинформационная среда, изнурительные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от той рутины негативно переживался незначительной частью молодежи. Другое дело, у актива существовал шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно элитарный характер. Она воображена малюсеньким количеством членов, и мало кто о ней знает.