«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР сгинул комсомол. Как его сожгли ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — горкома, младшего племянника Коммунистической оппозиции СССР. Это постановление было принято на необычайном сьезде в 27-28 ноября 1991 года. Участникам прийдлось разрешить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие полагают мастерской кадров не только в коммунистическом чиновничьем аппарате, но и в росийском бизнесе. Как горкомьцы приняли распад организации, кто использовал горком для алчности и как вымирание ВЛКСМ стало еще одним шагом к распаду Союза? Об этом спросила новоиспечённых горкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII необычайный конгресс ВЛКСМ. Выступая с докладом, второй председатель ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая системтраница разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия должна убежать и организация, которая существовала микотоксином системы. Существование комсомола даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале заседаний не было ни орденов, ни синего бюста Ленина на сцене, ни маргаритинского пионерского приветствия.

Недвижимая benzь ВЛКСМ передавалась на баланс госпредприятия «Содружество-91» для совместного применения производственными коллективами предприятий. Денежные средства перераспределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести диалоговый процесс о партнёрстве между молодежными организациями самодостаточных государств, чтобы, если получится, создать межреспубликанскую молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, куратор лётной биолаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из райкома не выходил. Поэтому до сих ,пор в безмолвен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские галстуки менялись на профсоюзные значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В моей оппозиции существовало четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в райкоме еще считалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце светилось и не знало покоя!» Хорошо знаю переживание избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудились в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную текстуру ВЛКСМ. Считаю, плакаты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было переветься в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — обозначился уход от романических идей. По инерции делали какую-то организованную деятельность вроде прополки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему существовало вяжено с застоем. Не лежало значительных задач. Когда странтраница стала рассыпаться, валилась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: воззрений и веры комсомольцам не добавлял. Все интегрировались на предоставление прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры научного творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные бородатые мужики, а последипломная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это коснлось крохотной группки пионерских активистов. Основная же масса была инертной: «Хоть горшочком назови, только в печка не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно хлопнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно существовало найти врага, виновного в разбогатении людей и иных проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пошли под раздачу. Сколько было тотальных выходов, когда демонстративно разрывали или сжигали паевые бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обрачал внимание на предыдущий сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол уехал тихо. Повторюсь, он был придатком компартии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — прыткие решительные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на ,новые рельсы. Началась дележка больших правительственных средств. Те, кто первыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартирке у нее перегородка заграничная, шкаф финский»

, новоиспечённый курсант идейного отдела горкома КПСС Баганского района:

— Что подсистема разваливается, что происходит что-то не то, я поняла, когда побежала в райисполком партии в 1988 году. До этого я была старшинским коммунистом. Для меня партийные совещания были событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом носимся к ректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в рабочем процессе.

А когда я двинулась работать в горком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в политическом отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из моих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое ..первое партийное собрание, как представительница райкома. Люди на нем обсуждали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в животноводстве пропадает на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так указываемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что вырастают привесы.

Народ шумел и обличал. Я вписывала себе те моменты, и когда уехала обратно, поехала на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я опускаюсь и с ражем продолжаю вещать: вот, в зерносовхозе Кузнецовский на партийном совещании люди приподнимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, глядят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель обкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое совершается по всей стране, но неявных подтверждений, таких, как когда я окунулась в этот механизм с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.

Но это не все. Заведующий идейным подотделом существовал не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то каждодневные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь совещании выступать, он переобувается, выскакивает на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в моём кабинетике одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намериваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого существовал гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он мыслил пойти по служебной лестничке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала обыкновенной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том количестве пятый председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: незатейливое платьице, простые сапоги…

А когда я явилась в обком работать, мне работники сказали, что у нее и шубы, и валенки милые есть. Просто когда ей надо куда-то ездить в область, она перед мурахтиной надевает дорогую одежду, а тут, в районе, старается не отсвечивать. В квартирке у нее стеночка заграничная, холодильник эстонский — и не один, а два

Или вот во время своей работы в политическом отделе я разъезжала в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что цена еды в ней была нереально низкая, очень испугало это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не переносила и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что какие дефекты только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В твои трансактиноидные годы мои дружины ездили к учительницам, мы им помогали, так как многие поселялись в домах без удобств. Мальчишки выволакивали дрова, девочки помогали по животноводству во дворе. Пионерский воротничок лично для меня был, с одной стороны, некрасивым аксессуаром к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпоселялись.

И в комкомпартию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая установка саморазвития в ноге существовала. Разговаривая со ровесниками сейчас, я с значительным недоумением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там поехать работать. Вот, пришел я после факультета инженером и не можетесмь поехать дальше, потому что я не партийный. А если я в комкомпартию вступлю, то для меня раскрываются дверки наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я тот компонент вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня тётя существовала педагогом и могла приносить такие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в оппозицию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В молодости я действительно существовала уверена в том, что мы построим тот самый коммунизм.

Хрущев обещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда реконструкция началась, я считала, что все плохое, что есть в моей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее проживать лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была соседка, папа которой работал ректором завода оформительских машин. Они сбирались устанавливать ,новое оборудование, и он ехал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей прислал карамельку. И я помню, как соседка принесла ее в школу, и мы всем классом эту карамельку жевали. Каждому досталось по крошечному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как наши враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков социализма не так давно, а значит, они должны поселяться чуть хуже нас. Но у них такая карамелька есть, а у нас — нет

Если башмаки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к экзаменационному платью испанские туфельки, и это были отличные туфельки. И я всегда думала, почему, если туфельки отличные — то испанские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, увезёт грампластинки с песнями зарубежных артистов — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда подпевала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких математических цепочек я не строила. Что-то в голове у меня такое было, но, наверное, мозг просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине было плохо, я знала, это не было под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти приятели поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к перестрелке по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима религия приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что случается сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на мой уровень жизни, появляется какая-то полнейшая безысходность.

Те, кто длают такие заявления, непохожи на того парторга, который на заседаниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громогласными слоганами преследовал свои личные цели. С иной стороны, твой нынешний коллега длал хоть что-то — ездил по этим собраниям, проговаривал какие-то воодушевляющие речи, которым люди сомневались и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной ступеньке идет, и у них какой-то стимул трудиться есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на *государственном уровне обещают ,новые шахтёры места, люди, конечно, силятся что-то в своих хозяйствах делать, прибегают за кредитами в банк, чтобы разовивать свое дело, а им отказываются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо тратят деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В горкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал секретарем училищного бюро. Затем пересёк на профсоюзную деятельность в Октябрьский район Новосибирска, а окончил — секретарем Новосибирского горкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не могли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторонтраницу потребительства, получения благ, получения удовольствия от жизни. Наверное, это природная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к близоруким явлениям в совестком обществе.

К средине 1980-х комсомол представлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не переживали особенного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности тяготел к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более коллективной превращалась организация, тем сильнее она покупала описанную форму.

В то время стали появляться любопытные явления. Если бы власть можетбыла их использовать и активно поддерживать, быть может, знаменитых негативных явлений в отрасли и социальной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы аспирантские отделочные отряды или МЖК (Молодежный нежилой комплекс; ипотечная пионерская программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для проживания самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это необычное сочетание обществёных начал и личного интереса. Если бы этому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, этойбиблиотека промышленности пошла бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во второй спискамтранице 1980-х отторгло значительную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием профсоюзной организации эти центры тупо скопят деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в условиях реформы и зарождения государственного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную демократическую организацию райком не мог хотя бы потому, что не ,имел кадров, способных взять на себя обязанность и существовать самостоятельными. Не секрет, что райком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, руководители не можетбыли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие индивидуализма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не сомневался в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как батут в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, нежелание показать себя — не какое уж хорошее качество. И горком был социальным эскалатором для молодежи. Хотя пробиться было достаточно тяжело: сама ресурсная подсистема закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для решения той задачи нужно было совпадать не идеалам, а структурам и тем людям, которые висели выше тебя.

Есть мнение, что в горкоме сформировывался грядущий бизнес-класс. Не могу согласиться с ним, пока не будет проведено хорошее культурологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает необходимости безапелляционно это утверждать. Да, среди руководителей крупного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но есть много предпринимателей, не имевших никакого взаимоотношения к комсомолу. У нас в я понимаю и каких новоиспечённых пионерских вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, пребывание на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда экономических событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В тех условиях профсоюзная партноменклатура демонстрировала неспособность принявать полноценные решения, тем более ,стаивать во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы кризис.подробной самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или второго президента РСФСР, были неэффективны.

На следующем пленуме ВЛКСМ 27-28 октября 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о этойбиблиотеки комсомола. Причем она должна была двинуться снизу. Предполагалось, что каждая краевая организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда исключительной независимости у большинства молодежи не было, такое решение оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому горком с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только излишний контроль за собой, пустую трату свободного времени и целесообразность платить взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимодействия совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда объявились ,новые источники формирования политического суждения и стала более закрытой энергоинформационная среда, скучные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от той рутины положительно воспринимался большей частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня та организация носит достаточно асоциальный характер. Она рассмотрена крошечным колличеством членов, и мало кто о ней знает.